Том тщательно брился. Только что он отгладил свои брюки, еще ему предстояло почистить зубы и выбрать рубашку. Он хотел предстать перед мамой в лучшем виде. В животе подвывало, но Том специально не ел ничего со вчерашнего вечера, чтобы была возможность поесть маминой стряпни. Она хорошо готовила, но Том редко ел у нее, потому что редко бывал там.
Его мать звали Дорис. Она все еще была довольно привлекательной женщиной, несмотря на свои сорок восемь лет. Том отлично помнил ее в возрасте до тридцати лет, когда она была прекрасна и когда в семье все еще было все в порядке. Сейчас же Дорис жила совсем одна, уже даже не надеясь, что любимый сын навестит ее. Раньше она часто звонила Тому, интересовалась всеми его делами. Но постепенно ей стало ясно, что этими звонками она только раздражает его, что он всегда навещает ее с большой неохотой и во время своих визитов в ее дом только и думает о том, как бы скорее уйти. Конечно, сознавать такое было больно, Дорис изо всех сил старалась удержать любовь сына, которой к тому времени уже не существовало. Дорис оправдывала Тома тем, что он просто очень занят на работе, что у него и без нее полно дел, куда более важных, а после становилась перед зеркалом и просто говорила сама себе вслух: «Признайся, Дорис, твой собственный сын ненавидит тебя, а все потому, что ты жирная корова, двух слов не умеющая связать!» На самом деле Дорис Гордон не была «жирной коровой», хотя и не отвечала принятым стандартам женской фигуры. У нее было приятное лицо, не требовавшее излишней косметики, которое она умудрилась сохранить до такого немалого возраста, пусть сейчас его и покрывала сетка морщин. Кроме того, она обычно не могла «связать двух слов» в присутствии Тома, потому что просто не знала, о чем с ним говорить: они настолько редко виделись, что Дорис не имела ни малейшего представления об интересах ее уже давно взрослого сына. Единственное, что она знала – ее милый Томми завел девушку, достаточно красивую и покладистую, чтобы стать ему достойной женой. Дорис давно мечтала о внуках, которые бы навещали ее чаще, чем сыночек…
Том последний раз перед уходом взглянул на себя в зеркало. Вроде бы все в порядке, все практически безупречно, но именно то такой степени, чтобы мама была им довольна.
- Ну, удачи тебе, Гордон, ублюдок ты эдакий! – сказал он своему отражению и вышел из квартиры.
Вдыхая пыльный, жаркий даже этим ранним утром воздух города, Том ощущал, как медленно начинает ненавидеть себя за всю боль, что он причинил близким людям. Он не размышлял об этом специально, эти мучительные мысли сами лезли в его голову, раздирая мозг и оставляя приглушенную боль в груди. С каждым шагом в памяти Тома возникали те моменты, когда мама плакала из-за него, когда он делал больно Кимберли, когда он расстраивал своего любимого дедушку… Встреть он тогда Сида, этого не было бы. «Но каждый должен ошибиться, чтобы впредь поступать правильно» - возникла оправдательная мысль. Но Том откинул ее. Какие тут оправдания? С теми, кто тебя любит, нужно обращаться очень бережно, ни на миг не забывая, что без них тебя, возможно, и вовсе не было бы. «Как жаль, что я не был таким умным раньше» - подумал Том, еще больше злясь на себя. Он ненавидел себя за каждую слезу, выплаканную его мамой, за каждую обиду, испытанную Ким, вообще за все, что он сделал плохого в жизни, независимо от того, намеренно или нет.
Том сел на маршрутный автобус, заплатил за проезд и уселся на сиденье около окна. Его лицо заливало солнечным светом, отчего светлые волосы сияли. «Если поразмыслить, в своей жизни до знакомства со Стэтчесом я сделал очень мало хорошего. Я не был равнодушным, но двигался не в том направлении. Если вообще двигался. Ведь в чем состояла моя жизнь, если подумать и признаться себе честно? Я просыпался утром, угрюмо завтракал и отправлялся на работу, где проводил большую часть дня, причем настолько безрадостно и тупо! А после я приходил домой, ворчал на Кимберли, неохотно отвечал на звонки матери, ссылался на большую занятость, лишь бы не видеться с ней, а после срывал весь свой негатив на бедную Ким. Я ничтожество!» - думал Том Гордон.
Внезапно к нему подошла не слишком симпатичная девушка в короткой юбке и таком топике, про который легко можно было бы подумать – просто оригинальный лифчик, и спросила:
- Разрешите присесть с вами рядом?
Том лишь молча кивнул. Маршрутка повернула, и солнце перестало ослеплять его. Он тяжело вздохнул, чем вдохновил девушку произнести еще одну фразу:
- Молодой человек, почему вы сидите здесь совсем один? Почему вы так печальны и несчастны?
Том устало посмотрел на нее. Пышногрудая крашеная блондинка, обилие косметики на лице, вульгарная одежда, глупые фразы.
- Если вы не заметили, я все же не совсем один – вокруг еще полно людей, как никак это общественный транспорт. Я сижу здесь и размышляю.
- О, как интересно! – оживилась девушка. – Вы писатель?
- С чего вы взяли? – опешил Том.
- Обычно писатели размышляют, - улыбнулась девушка. – Мне подруга рассказывала, у нее знакомый есть, тоже писатель, как и вы.
- Я не говорил, что я, - Том осекся, решив, что лучше уж пусть эта глупая любительница печальных парней сама придумает, кто он, и отвернулся к окну.
Всю дальнейшую поездку его никто не беспокоил, чему он был очень рад. Ехать до матери пришлось долго, она жила в пригороде, в доме деда, где жила когда-то, еще в детстве. Здесь было хорошо, зелено и приятно. Том немного удивился тому, что редко сюда ездил на протяжении всей своей жизни.
Сейчас, в столь раннее утро, тут было совершенно безлюдно и тихо. Том шел, сунув руки в карманы и рассматривая окрестности, с которыми были связаны обрывочные воспоминания. Здесь он виделся с дедушкой, пока тот был еще жив. Том очень любил его, и не мог понять разговоров других детей о том, как же им надоели «эти глупые старики». Не имея отца, Том находил всю должную мужскую поддержку именно в нем, в его старике, который всегда знал, как именно поступить в той или иной ситуации. Сколько Том себя помнил, его лучшими друзьями – настоящими и действительно самыми лучшими – были дедушка и Никки. Никто больше не мог заслужить такой любви Тома, чем эти двое совершенно разных человека. Никки был старше Тома на несколько месяцев, но в том раннем возрасте даже столь незначительная разница казалась довольно существенной, хотя это никогда не мешало им общаться на равных. Просто благодаря тому, что лучшие друзья были старше его самого, Том ощущал свою значимость и точно знал, что ему есть к кому обратиться в случае беды. Он до сих пор помнил тот вечер, когда лил прямо-таки адский ливень, а они с Никки сидели под навесом их гаража и Том рассказывал своему другу о том, как тяжело жить с одной мамой, как она не может порой понять его и как плохо, что они с Никки видятся все реже и реже. В раннем детстве, когда мама еще не сняла квартиру и жила с дедушкой, Том и Ник были неразлучны. Никки мог часами слушать своего друга, несмотря на изматывающий ветер и холодный дождь, ему было все равно, главным для него было выслушать и хоть чем-то помочь Тому. Сам он жаловался куда реже, но Том знал: это не из-за того, что у Никки все замечательно. Просто он предпочитал слушать, а не рассказывать. Лишь когда приключалось что-то по-настоящему нехорошее, что-то, что не могло вместить его маленькое детское сердце, Никки со слезами рассказывал обо всем Тому. Это давалось ему нелегко, гораздо тяжелее, чем Тому, который, в общем-то, привык жаловаться. Родители Никки часто ссорились, били друг друга, несколько раз отец избивал сына, особенно когда напивался, и в такие вечера, если Том успевал заранее увидеть пьяного Грэга, идущего в соседний дом, он тут же звал маму, которая забирала Никки из его дома. В такие вечера Том готов был верить в волшебство: они с Ником могли играть до полуночи, во все игры, что их детская фантазия могла выдумать, они строили неприступные крепости и всего, что попадалось под руку, они летали на лианах, они опускались на морское дно и убегали от зловещих мертвецов, вместе, плечом к плечу. Мама Тома любила Никки, поэтому даже если дети шумели, она никогда особенно не сердилась.
Том одернул себя. Нельзя столь самоотверженно отдаваться воспоминаниям. «Никки умер, давным-давно, его не вернуть, не стоит даже пытаться, только душу растравишь» - сказал себе он. На самом деле он старался думать обо всем этом как можно реже, наверное, это тоже являлось одной из причин его редких визитов в это место: они взбудораживали память, задевая старые раны, которые тут же начинали сочиться болью. Том немного сожалел, что сейчас с ним нет Сида Стэтчеса, ведь этот безумный парень мог бы сейчас сменить его настроение, мог бы разозлить его, развеселить или просто оставить в его душе полнейшее равнодушие, но только убрать эту боль, эту тяжелейшую грусть, избавить от тяжести.
Наконец Том обнаружил, что стоит на пороге дома своей матери, уткнувшись глазами в пол, боясь позвонить и увидеть ее. Будет ли она рада увидеть его? А ведь раньше он даже и не думал забивать себе голову такими вопросами! Том внезапно пожалел о том, что стал таким чувствительным к людям. Без этого жилось куда легче!
Глубоко вздохнув и заставив себя взять себя в руки, Гордон нажал на кнопку звонка. Его слух напрягся до невозможности, так что он смог уловить жизнь внутри дома: работает телевизор, но сейчас идет реклама, вроде бы, вот мама поднялась с дивана, обула тапочки и неторопливо направилась к двери. Каждый ее шаг заставлял Тома нервно переминаться с ноги на ногу. Вот она смотрит в глазок. Какое счастье, что она не спросила «кто там»! Том бы не смог ответить. Еще немного – и дверь распахнется, она увидит своего неблагодарного сынка, который пришел даже без единого подарка! Щеки Тома тут же загорелись красным: мог бы ведь купить цветов или какой-нибудь торт! Так нет же, даже мысли не возникло!
Зазвенели ключи. Тому показалось, что они звенят как-то очень взволновано, хаотично, словно мама очень шокирована и теперь никак не может отыскать нужный ключ. Но, возможно, ему это просто показалось.
Наконец, ключ был вставлен в замок и повернут несколько раз. До момента встречи глаз оставалось всего пара секунд, Том почувствовал, что у него странным образом подкашиваются ноги. Он попытался успокоиться, все-таки встреча с матерью – еще не повод для сердечного приступа.
И тут дверь распахнулась. Мягко, не торопясь и совершенно спокойно. На пороге стояла мама, в своем любимом летнем платье: она всегда одевала его, когда они с дедушкой ходили на пруд. Ее глаза были изумлены, а вот на лице ей удавалось сохранить обычное выражение, хотя в уголках губ плясала едва заметная улыбка. Она не ждала Тома: но он пришел, сам, без всяких уговоров и просьб. Чуть позже она подумает о том, что же могло случиться, раз ее самостоятельный сын пришел к ней сам, сейчас же все ее мысли были только о том, что Томми все-таки приехал к ней, ее любимый Томми.
А Том стоял, пытаясь выговорить хоть слово, но безуспешно: язык отказывался слушаться, как и ноги с руками. Ему казалось: еще минута, и он просто упадет без сил. Поэтому он был безумно благодарен маме, когда та воскликнула:
- Томми! Неужели это ты, малыш?
Она приблизилась к нему, словно стараясь лучше разглядеть. Том выдавил из себя улыбку.
- Как же ты похудел! И еще тебе не мешало бы подстричься, - она неуверенно улыбнулась. – Проходи, сынок!
После этих слов они крепко обнялись.
- Мам, я так рад, что ты дома, - пробормотал Том, ощущая, что сейчас разрыдается.
Не говоря ни слова, они вошли в дом. Том тут же ощутил запах прошлого, который шел отовсюду. Он ощущал себя ребенком, он чувствовал присутствие дедушки в этом доме, казалось, он сейчас сидит перед камином и читает какую-нибудь любимую книгу, внимательно и неотрывно, так, что если подойти к нему сзади и позвать, он немного испугается. Обычно он всегда так читал: полностью уходя в произведение, погружаясь в него, как летом приятно погружаться в прохладную воду озера. Том с досадой откинул образ дедушки, внезапно возникший в его сознании. Он умер, его не вернуть даже ценой собственной жизни.
Дом остался абсолютно таким же. Нет, разумеется, мама сменила старую разваливающуюся мебель, повесила новые шторы и переставила многие предметы, но для Тома это был все тот же самый дом, где он провел свое детство. Его душили слезы: здесь было слишком много воспоминаний! От этого голова была готова расколоться на части, принеся, наконец, успокоение.
- Том, не хочешь поесть? – мама обняла его за плечи, подойдя сзади.
- Мам, а ты заколотила чердак? – Том пропустил ее вопрос мимо ушей, он вообще не слышал ее, потому что бесконечные воспоминания распирали череп изнутри, не давая правильно воспринимать окружающий мир.
- Да, а ты хотел туда сходить? – удивилась мама.
- Да нет, - покачал головой Том.
- Ну так будешь обедать?
- Да, конечно, - Том наконец смог улыбнуться и посмотреть в лицо маме без лишнего стеснения.
Сколько надо было сейчас сказать, сколько извинений, раскаяний и слез можно было поведать маме, сколько покорных склонений головы и сколько отводов глаз могло бы последовать за ними, но Том дал себе слово держаться что есть сил.
Мама разогрела обед и спросила:
- Как идут твои дела?
Том вздохнул. Ему больше всего на свете хотелось прижаться к маме, как он делал, будучи мальчишкой, и, размазывая слезы по щекам, рассказать обо всем, что ему пришлось пройти. Но в то же время он понимал – это свинство. В двадцать восемь лет так поступать нельзя. Ну почему сейчас рядом не было Сида Стэтчеса?! Хотя чем бы он мог помочь? Хлопнул бы по плечу со словами «Держись и не расклейся»?
- Мам, я, - он сделал глубокий вздох. – У меня все нормально.
- Вот и славно, - в ее голосе слышались легкие оттенки разочарованности.
И тут Том внезапно понял то, что должен был понять: она ждет от него жалоб. Разумеется, она хочет, чтобы у него все было хорошо, но если у него неприятности, она непременно хотела бы это знать и помочь, ведь она – его мать! И сейчас, когда она уже почувствовала, что у него что-то не ладится (не просто так же он пришел к ней!), она ощущает себя отвергнутой, ведь он не рассказывает ей, что произошло. Еще немного, и стена между ними возрастет еще на пару десятков метров. Мама сейчас таит легкую (пока еще) обиду на него, так было всегда, если он отказывался рассказывать ей что-то важное из своей жизни. Так было все эти годы. Так не должно было быть.
- Мам, ты знаешь, я на самом деле вру тебе, - Том закусил кончик ногтя большого пальца. – У меня все далеко не в порядке, просто я не хочу, чтобы ты знала. Почему-то мне кажется, что ты не поймешь, что ты – не родной мне человек, что я не имею права рассказывать о своих проблемах тебе. В этом так много всего: мне мешают и чувство вины, и чувство обиды, и то, что мы так отдалились друг от друга, хотя именно я способствовал этому. Я просто крайне запутался, мам, я не могу выбраться из паутины своих ошибок, я задыхаюсь, но я не в силах просить у тебя помощи, ведь я столько лет отвергал ее…
- Томми, - мама прикрыла ладонью рот, словно в испуге. – Я хочу знать…что у тебя произошло?
- Мам, я потерял свою работу, Ким уехала, а еще у меня ощущение, словно я схожу с ума, потому что я виделся со своим одноклассником Сидом Стэтчесом, который умер три года назад, - Том прикрыл глаза рукой, он больше всего боялся сейчас показать ей свои слезы.
- Томми, - она присела с ним рядом, обняла и прижала к себе. – Мой милый мальчик…
- Мам, прости меня, - Том неожиданно для себя услышал свой всхлип. – Я, наверное, полный идиот! Зачем? Почему я так старался избегать тебя? Как будто это доказывало то, что я стал взрослым….
- Ничего страшного, мой хороший, - она гладила его по голове, и Том ощущал себя семилетним мальчиком, который нашалил, но вовремя раскаялся. – Я не сержусь на тебя, Томми…
- Мам, обещаю, я буду отвечать на все твои звонки, я снова буду приезжать сюда, как раньше, я перестану быть таким холодным и равнодушным к тебе, обещаю, - без конца повторял Том.
Это было странное ощущение: полностью вернуться в детство, когда тебе уже исполнилось целых 28 лет. Впрочем, где-то в глубине души Том всегда оставался ребенком, и порой этот ребенок в нем пробивался. Том ощущал в себе огромную любовь, самую сильную и бескорыстную любовь, которой не нужны никакие условности – любовь ребенка к маме, любовь изначальная, которая лежит в основе всего живого.

Источник: